«…19 марта 1894 года состоялась распродажа коллекции Теодора Дюре. Три картины Сезанна, которые входят в коллекцию, достигают цены в 650, 660 и 800 франков.

Правда, цены на полотна Сезанна не идут ни в какое сравнение с ценами на полотна художников, «добившихся успеха», например Моне, чье полотно «Белые индюшки» оценено в 12 тысяч франков; но они повергают в изумление «искушенных» советчиков Дюре, которые прежде настаивали на снятии полотен Сезанна с продажи, чтобы не опорочить коллекцию в целом.

Столь высокие цены настолько удивляют всех, что критик Гюстав Жеффруа — человек весьма сведущий в вопросах искусства — считает необходимым воспользоваться благоприятным моментом, чтобы поговорить о Сезанне. Через неделю, 25 марта, в одном из своих обозрений в «Ле Журналь» Жеффруа пишет:

«… Сезанн стал более известным среди художников. Символисты стали считать его своим предшественником и есть явная преемственность между живописью Сезанна и Гогена, Эмиля Бернара, а также Ван Гога.
Уже по одной этой причине Сезанн заслуживает славы.
Когда мы говорим, что между Сезанном и его последователями есть определенная духовная связь, это не значит, что у Сезанна были те же теории и стремления, что и у художников-символистов. В настоящее время уже можно, при желании, составить себе представление о последовательности поисков Сезанна и о его творчестве в целом… Мое впечатление подтверждалось с каждой новой работой — Сезанн подходит к природе без деспотичного намерения подчинить ее правилу, которое он сам придумал, без желания приспособить ее к формуле своего идеала. Это не значит, что у него нет программы, закона, идеала, но они рождаются у него от страстной любознательности, от стремления овладеть вещами, которые он видит и которыми восхищается.
Этот человек глядит вокруг себя, опьяняется зрелищем окружающего и хочет отразить свое ощущение на ограниченной поверхности холста. Он принимается за работу и ищет способа как можно правдивее осуществить это переложение».

Сезан находился в Альфоре, когда прочитал статью Жеффруа. Он был, разумеется, весьма удивлен. В дружеском письме он немедленно выразил критику «признательность» за проявленную по отношению к нему «симпатию». Конечно, склонен думать Сезанн, Жеффруа друг Моне, а Моне из всегда присущей ему любезности, вероятно, замолвил критику словечко в его пользу.

…Весна 1895 года. Сезанн думает о Гюставе Жеффруа. Не написать ли ему портрет этого человека? В мире искусств Жеффруа пользуется авторитетом, занимает положение видного критика. Только бы удался портрет и тогда… Неужели жюри Салона Бугро не согласится принять эту работу? Но нет! Это невозможно! Как осмелиться затруднить Жеффруа? Нет, нет, об этом, конечно, и думать нечего. А все-таки, если портрет удастся, если в нем обнаружат хоть какие-нибудь достоинства, то из уважения к человеку, послужившему моделью для портрета, жюри будет вынуждено уступить. Возможно, портрет даже отметят медалью… В одно апрельское утро Сезанн решился и написал критику:

«Дорогой господин Жеффруа!
День прибавляется, погода становится милостивее. Я свободен все утро до того часа, когда цивилизованные люди садятся обедать. Я намерен приехать в Бельвиль, чтобы пожать Вам руку и предложить Вам на рассмотрение один проект, который я обдумываю и то отвергаю, то опять принимаю.
Искренне Ваш Поль Сезанн, живописец по сердечному влечению».

В глубине души Жеффруа не может не любопытствовать, ему очень хочется посмотреть, как работает Сезанн. Критик немедленно принимает предложение, и художник с жаром берется за работу. Сезанн знает, что работа над портретом будет длительной. Он задумал написать Жеффруа сидящим в кресле у письменного стола, спиной к книжным полкам. На столе несколько листов бумаги, раскрытая книга, небольшой слепок Родена, цветок в вазе. Пока Сезанн не закончит работу, все предметы должны оставаться на месте. Чтобы Жеффруа мог легко принять свою обычную позу, Сезанн мелом обводит на полу ножки кресла. Роза бумажная: длительная работа не позволяет художнику писать живые цветы. Слишком быстро «проклятые» вянут.

Сезанн почти ежедневно приезжает в Бельвиль. Он бодр, пишет с подъемом и верой в себя, восхищающими критика, на глазах у которого рождается полотно большой силы и чувства. Жеффруа считает портрет «первоклассным». Только лицо написано еще вчерне. «Его, — говорит Сезанн, — я оставлю на конец». Работая, художник размышляет вслух, откровенно высказывая свои мысли.

Жеффруа беседует с ним о Моне. «Он самый сильный среди нас, — замечает Сезанн, — ему место в Лувре». Новые направления, дивизионизм, вызывают у Сезанна смех. Однако у беседующих есть темы, которых касаться нельзя. Сезанн начинает ворчать, когда Жеффруа пытается объяснить живопись импрессионистов, особенно работы Моне, их связью «с Ренаном, последними атомистическими гипотезами, с открытиями в области биологии и многими другими влияниями эпохи». Что он там «городит», этот «папаша Жеффруа»