Жорж Сёра. «Цирк»

Жорж Сёра

«Цирк»

Жорж Сёра: коллекция

Жорж Сёра в музеях

Жорж Сёра: биография

Эпизоды из жизни: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33

«Цирк». 1890-1891 гг. Холст, масло. 73х59 1/8 см. Музей д’Орсэ, Париж.

Осень. Сёра с ещё большим пылом продолжал свои эксперименты. Он приступил к работе над новой композицией довольно большого размера (высотой метр восемьдесят пять и шириной метр пятьдесят), вновь обратившись к теме движения; теперь речь шла о наезднице, мчащейся по арене цирка Фернандо на глазах у зрителей, заполнивших амфитеатр. В самом цирке Фернандо, который не раз удостаивался внимания художников: он вдохновлял Ренуара, написавшего «Жонглёрш», Дега, создавшего «Лолу»; а года два назад к теме цирка обратился и Тулуз-Лотрек, нарисовав «Наездницу в цирке Фернандо»; и вполне возможно, что речь шла об одной и той же молодой женщине — задорной и нервной рыжеволосой актрисе, которая ради любви стала звездой акробатической верховой езды.

Композиция этой картины будет такой же, если не более сложной, как композиция «Канкана». Художник прочерчивает на холсте синей краской сетку, с помощью которой он с присущей ему точностью вычислит место и расположение персонажей — их будет более сорока — и деталей фона. Эта композиционная сложность ярко контрастирует с исключительной экономией средств, к которой прибегает Сёра, в частности с преднамеренной бледностью цветовой гаммы; художник ограничивается использованием жёлтого, красного и синего цветов.

Вечерами он часто отправляется в цирк Фернандо и зарисовывает то наездницу, то мсье Луаяля, то странную шапочку клоуна (он изобразит его со спины на первом плане композиции). Время от времени он берёт туда с собой Анграна; во всяком случае, Сёра изобразит своего друга сидящим в цилиндре сразу же за ареной, в первом нижнем ряду амфитеатра, заполненного зрителями.
Ангран, как и тридцатишестилетний уроженец Макона, новоиспечённый адепт неоимпрессионизма Ипполит Птижан, был в числе самых прилежных посетителей мастерской Сёра. Он один из немногих знакомых художника, посвящённых в тайну существования если не ребёнка, то по крайней мере самой Мадлен Кноблох.

Этой благосклонности удостоился и Птижан. Сёра воспылал дружескими чувствами к бывшему ученику Кабанеля, человеку застенчивому, с кроткими глазами, который, казалось, был напуган жизнью; и для этого, вероятно, имелись основания: будучи сыном коммерсанта, он не без риска пустился в авантюру на поприще искусства, обладая самыми заурядными способностями. Однако недостаточно прослыть известным в своей деревне или квартале — мир огромен, и заставить его признать себя можно лишь чем-то экстраординарным. Ничем не объяснимая тяга к миражам, конечно же более сильная, чем у обычных людей, позволяет отдельным счастливчикам собирать вокруг себя толпу фигурантов, но она же и обрекает ищущих признания людей на горькие разочарования.

Академические пристрастия Птижана должны были бы отдалить от него Сёра. Синьяк, не питавший к нему особых симпатий, осуждал его за «слащавый», «пошлый» рисунок, обладающий «бугротесковой» (он произносил это слово с глубоким отвращением) опрятностью, за «дисгармонию» красок, или «ошибки в сочетаниях цветов»… Но Сёра не придавал большого значения всем этим изъянам. Возможно, неудачи, нелёгкая жизнь Птижана, с её свинцовым, мрачным горизонтом, затрагивали какие-то сокровенные струны его души.

Жизнь ведь не без этого, не так ли? Жизнь немилосердная, разрушительная, жестокая… Сколько рук протянулось в слепом порыве к недосягаемым, озарённым светом владениям, куда легко и свободно входят лишь одни хозяева этой благословенной земли.

Набросав на дощечке в треть формата подготовительный и окончательный этюд композиции, Сёра принялся за саму картину. Его охватило странное нетерпение. Учитывая то обстоятельство, что очередная выставка независимых должна открыться в марте, успеет ли он закончить полотно? Весьма прохладный приём, оказанный прошлой весной «Канкану», очевидно, вызывал в нём желание взять реванш. Но можно ли объяснить только этим овладевшую им затаённую пылкость, своего рода горячность, если можно так выразиться в отношении столь уравновешенного существа? Правда, сам Ангран признавался в том, что иногда бывал поражён непривычно возбуждённым состоянием своего приятеля.

«В памяти у меня сохранилось, — писал впоследствии Ангран, — как мы беседовали однажды во второй половине дня в его мастерской, находившейся в переулке. Он работал тогда над «Цирком». Уж не знаю, по какой причине, но я возражал на его замысловатые теоретические высказывания, и от сдвоенных гармонических сочетаний разговор перешёл к тройным, за цветом последовали линии, когда, схватив свой табурет, словно это был наглядный предмет, Сёра, по натуре скорее молчаливый и застенчивый, вдруг обрёл красноречие, и притом красноречие уверенного в своей правоте человека. Столь внезапное превращение странно поразило меня».

И Ангран был не единственным, кто обратил на это внимание. Когда кто-нибудь из знакомых заходил к Сёра в мастерскую, почти сразу же завязывался разговор о дивизионизме, что само по себе не было необычным