Поль Гоген. Маркизские острова.

— Тауатоатоа, ради которой капитаны меняли маршруты своих кораблей, Тетуа, Апохоро Техи и маленькая Вайтауни, которая обладала способностью пробуждать чувственность Гогена, когда он ощущал себя «выдохшимся»… Часто эти женщины приводили в Дом наслаждений своих «тане», чтобы покутить в компании Коке, куда не допускались европейцы. Когда в Доме появлялась незнакомая девушка, Гоген, поглаживая ее тело, заявлял: «Надо будет тебя написать».

В общении с этими женщинами Гоген, цивилизованный человек, порвавший со своей расой, постигал истину обнаженных инстинктов, не подвергшихся никакому или почти никакому воздействию культуры, первобытную животную сущность человеческой натуры. «Чертовы греки, которые все понимали, недаром выдумали Антея, который восстанавливал свои силы, прикоснувшись к Земле. Земля — это наша животная суть, верьте мне», — писал он Монфреду. Он добрался до «начала начал» и, жадно припав к источнику, пил от его темной струи. Он проделал в своих путешествиях тысячи и тысячи километров, но в поисках утерянных тайн свое самое долгое и плодотворное путешествие он совершил в глубь времен — долгое путешествие в недра души, к сумеркам человечества, к сумеркам неосознанного, к сумеркам великой тайны.

В эти первые месяцы 1902 года Гоген был счастлив. Здоровье его заметно окрепло, денежные дела упорядочились, чем он был очень горд. Однако администрация простирала свою докучную опеку и на Маркизские острова. Гоген убедился в этом, когда в марте от него потребовали уплаты шестидесяти франков — подушной подати и налога на содержание дорог. Налог на содержание дорог в стране, где никто никогда не проложил ни одной дороги! Интересно, куда идут эти деньги? На пополнение кассы Таити! Так они не дождутся от него ни гроша! Гоген тотчас уведомил управителя Маркизскими островами, господина Сен-Бриссона, что он категорически отказывается платить упомянутый налог.

3 апреля де Сен-Бриссон ответил художнику, что передал его протест губернатору французских поселений в Океании, но, пока последний не сообщит свое решение,он, де Сен-Бриссон, обязан «неукоснительно выполнять закон, не вдаваясь в его обсуждение».

Гоген возмущался. С весны у него возобновились боли в ногах, и он снова стал нетерпеливым и вспыльчивым, как во время «Ос» («Осы» — газета, издаваемая на Таити, где он критиковал в печати местное правительство). Экзема зудела, раны гноились. Чтобы облегчить свои страдания, он стал прибегать к уколам морфия, но ему было настолько трудно передвигаться, что в мае он купил у Варни лошадь и двуколку и отныне совершал в ней свои прогулки. Он не скрывал, что стал «крайне впечатлительным». Монфред не писал ему несколько месяцев — Гоген извелся из-за этого молчания. Наконец он получил письмо от друга. «С каким восторгом я узнал Ваш почерк, с какой жадностью прочел письмо, — писал художник… — Ведь я уже не прежний Гоген», — пояснял он. И это была правда. Хотя физически он все еще был очень крепок, в пятьдесят четыре года он выглядел стариком. Кожа его сморщилась, волосы поседели,зрение все ухудшалось. и взгляд за стеклами очков в железной оправе потух. Но в особенности он изменился морально. Возмущаясь тем, как ничтожны те немногие европейцы, которые жили с ним по соседству и с которыми было невозможно говорить ни о чем серьезном — все их разговоры вертелись вокруг местных сплетен и сальных анекдотов, — Гоген тяжело переносил интеллектуальное и душевное одиночество. «Нет никого, кто бы поддержал меня и утешил», — жаловался он. Красота Атуоны быстро поблекла в его глазах.

Устав от физических страданий, он начал строить планы возвращения в Европу. Перемена воздуха, более здоровый климат, без сомнения, пойдут ему на пользу. Да и разве его путешествие, долгое путешествие, которое привело его на край света, к «последним дикарям», не подошло к концу?

Как и его собрат Ван Гог, который, осуществив свое страстное желание вырваться на юг и проведя много месяцев в Арле и Сен-Реми, в Провансе, мечтал об одном — вернуться на север, поближе к родным краям, Гоген тоже почувствовал смутную тоску по родным местам. Но он мечтал вернуться не в Париж или вообще во Францию, он мечтал о другой стране — стране, которую никогда не видел, об Испании, где более века назад драгунский полковник, кавалер ордена св.Иакова, дон Мариано де Тристан Москосо сошелся с молодой француженкой- эмигранткой. Гоген решил сначала обосноваться на юге Франции, по соседству с Монфредом, а потом отправиться на иберийский полуостров искать «новые элементы»: «Быки и испанки с волосами, смазанными свиным салом, писаны тысячу раз, но удивительно, как по-иному я все это себе представляю!»

«Семья наша — самые чистокровные испанцы», — утверждала Флора Тристан, которая в своих химерических мечтах никогда не вспоминала о легендарных предках — инках, голоса которых Гоген слышал в своей душе.

В эти недели 1902 года Гоген часто возвращался мыслью в прошлое, оценивая и переоценивая самого себя. Он размышлял о том, как велико значение произведений, которые он после себя оставит, и заметным ли будет его влияние.

Казалось, одна мысль особенно неотвязно преследовала его — время от времени он повторял, точно оправдываясь перед собой: «Я исполнил свой долг». Более, чем когда-либо, он был убежден, что избрал в искусстве единственно правильную дорогу. Конечно, в силу обстоятельств, препятствий, которые ему пришлось преодолеть, созданное им лишь «относительно удачно». Но зато он не сомневался, что его более чем двадцатилетняя борьба была не только полезна, но и необходима. «Пусть от моих произведений ничего не останется, но останется воспоминание о художнике, который освободил живопись от былых академических изъянов и от изъянов символистских…»

Гнев Гогена не остывал. Он то и дело ввязывался в туземные дела. Стоило сообщить ему о каком-нибудь нарушении закона, он немедля писал губернатору, взывая к его «чувству справедливости».

В феврале 1903 года пришло два письма от Монфреда. Существенным в них было только одно: Монфред, в согласии с Фейе, решительно отговаривал Гогена возвращаться на Запад. «Натужное» европейское существование погубит «и без того уже разрушенное здоровье» Гогена.

«А главное,