История импрессионизма. 1869-1871. Кафе Гербуа. Франко-прусская война и Коммуна. Моне и Писсарро в Лондоне.

История импрессионизма

1869-1871

Кафе Гербуа.
Франко-прусская война и Коммуна.
Моне и Писсарро в Лондоне.

Главы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13

Во времена газового света, когда с наступлением сумерек художники оставляли свои кисти, они часто проводили свои вечера в одном из многочисленных кафе, где имели обыкновение встречаться живописцы, писатели и их друзья. Вплоть до 1866 года Мане уже с половины шестого можно было найти на террасе кафе Бад ,но вскоре он сменил это усиленно посещаемое заведение в центре Парижа на более спокойное маленькое кафе на Гранрю де Батиньоль, 11 (впоследствии авеню де Клиши). Там, в кафе Гербуа, вдали от шумных компаний, Мане и все те, кто был непосредственно или косвенно заинтересован в его творчестве или вообще в новом движении, собирались вокруг нескольких мраморных столиков. Подобно тому как некогда Курбе предводительствовал в своём «Кабачке мучеников», Мане теперь стал во главе группы почитателей и друзей. Астрюк, Золя, Дюранти, Дюре, Гийме, Бракмон и Базиль, сопровождаемый майором Лежоном, были чуть не ежедневными посетителями кафе Гербуа. Часто туда заходили Фантен, Дега и Ренуар, иногда появлялись Альфред Стевенс, Эдмон Метр, Константин Гис и фотограф Надар, и, когда им случалось бывать в Париже, туда заглядывали Сезанн, Сислей, Моне и Писсарро. По четвергам происходили регулярные собрания, но каждый вечер там можно было застать группу художников, занятую оживлённым обменом мнений. «Не могло быть ничего более интересного, — вспоминал Моне, — чем эти беседы и непрерывное столкновение мнений. Они обостряли наш ум, стимулировали наши бескорыстные и искренние стремления, давали нам запас энтузиазма, поддерживавший нас в течение многих недель, пока окончательно не оформлялась идея. Мы уходили после этих бесед в приподнятом состоянии духа, с окрепшей волей, с мыслями более чёткими и ясными».

Мане был не только идейным вождём маленькой группы, в 1869 году ему исполнилось тридцать семь лет, и после Писсарро он являлся самым старшим её членом. Дега было тридцать пять, Фантену — тридцать три, Сезанну — тридцать, Моне — двадцать девять, Ренуару — двадцать восемь и Базилю — двадцать семь лет.

Окружённый друзьями, Мане, по словам Дюранти, был «полон жизни, всегда стремился занимать первое место, но весело, с энтузиазмом, с надеждой и желанием осветить всё по-новому, что делало его очень привлекательным».

Мане, тщательно одетый, был, по воспоминаниям Золя, «скорее маленького, чем высокого, роста, со светлыми волосами, розоватым цветом лица, быстрыми и умными глазами, подвижным, временами немного насмешливым ртом; лицо неправильное и выразительное, необъяснимо сочетающее утончённость и энергию. К тому же по манере вести себя и разговаривать — человек величайший скромности и доброты».

Однако скромность и доброта, кажется, свидетельствовали скорее о прекрасном воспитании, чем выражали истинную натуру Мане. Он был не только честолюбив и своенравен, но выказывал даже некоторое презрение к тем, кто не принадлежал к его социальному кругу, и не симпатизировал тем членам группы, которые искали новый стиль за пределами старой традиции.

Согласно свидетельству завсегдатая кафе Армана Сильвестра, Мане, благородный и добрый, был «сознательно ироничен в спорах и часто даже жесток. Он всегда имел наготове слова, которые разили на месте. Но как неизменно удачны его определения и какая точность мысли!.. Он был самым любопытным явлением в мире, когда, сидя у стола, бросал насмешливые замечания. В его произношении явно чувствовался акцент Монмартра — соседнего с Бельвилем. Да, в своих безукоризненных перчатках, с шляпой, сдвинутой на затылок, — он был примечателен и незабываем».

Своих врагов он сражал меткими словечками, которые зачастую были остроумны, хотя редко бывали такими острыми, как у Дега. Кроме того, Мане не допускал возражений и даже обсуждения своих взглядов. В результате у него иногда возникали яростные стычки даже с друзьями. Так, однажды, спор привёл к дуэли между ним и Дюранти; Золя был секундантом художника. Поль Алексис, друг и Сезанна, и Золя, которого тоже зачастую можно было встретить в кафе, рассказывал, как, «совершенно не умея фехтовать, Мане и Дюранти бросались друг на друга с таким ожесточением, что когда четверо потрясённых секундантов разняли их (Дюранти был слегка ранен), то их шпаги превратились в пару штопоров. В тот же вечеро они снова стали лучшими в мире друзьями. А завсегдатаи кафе Гербуа, обрадованные и успокоенные, сочинили в их честь триолет из девяти строк…».

В другой раз произошла яростная схватка между Мане и Дега, в результате которой они вернули подаренные ранее друг другу картины. Когда Дега получил обратно написанный им портрет Мане и его жены, играющей на рояле, от которого Мане отрезал изображение г-жи Мане, то подобное самоуправство отнюдь не смягчило его гнев. Он немедленно добавил к картине кусок белого холста с явным намерением восстановить отрезанную часть, но так никогда и не выполнил своего замысла.

Даже когда Мане и Дега не ссорились по-настоящему, они всё-таки имели зуб друг на друга. Мане никогда не забывал, что Дега всё ещё продолжал писать исторические сцены, в то время как он сам уже изучал современную жизнь, а Дега гордился тем, что начал писать скачки задолго до того, как Мане открыл этот сюжет. Он не мог также удержаться от замечания, что Мане никогда в жизни «не сделал мазка, не имея в виду старых мастеров». Со своей стороны Мане не постеснялся сказать Берте Моризо по поводу Дега: «Ему не хватает естественности, он не способен любить женщину, не способен ни сказать ей об этом, ни даже что-либо сделать»